Вселенная — это гармоничное взаимодействие всех элементов и сил, создающих баланс и гармонию. Слово вселенная буквально означает «одна песня» (uni: один; verse: песня). В этой песне, в этой гармонии есть мир, смех, радость, блаженство и другое.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀В анклаве дихотомии Гонконга стукнуло 4 часа утра, как и истекло время у Клайфа "Кэндимена" Баркера, и вскоре свершится суд Линча, будучи расправленным от выстрела ствола, уже упёртый в его разинутую глотку. Ствол крепко держит Винсент, просто Винсент, ибо большего я об этом агенте, с кем меня разбили на пары, не слышал, а сам "орешек" слова не любит. Эстетика вздыбленных волос Клайфа будет стёрта через пару мгновений, а личико его кричит, что его носитель лишь обезьяна-космонавт — выполняет приказы, с их дедлайнами, скрытыми под сроки хранения того или иного товара; не имея понятия, что делают, — но не плевать ли Винсенту?
— На одного щёголя меньше, ха? — ехидно сказал я, поправив свой вульгарный, подобающе сутенёру, пиджак.
Винсент лишь наморщил лоб, а затем последовал выстрел. Слава, за целую ночь погони, скорее побегушек принцессы, если учесть мой наряд, за Клайфом, я успел выучить язык тела Винсента, и перед спуском курка успел надеть меховые наушники и сильно надавить на них, дабы заглушить для себя предстоящий шум. Но, похоже, наушники пропитались аномальной радиацией за день до миссии, ударив по ушным барабанам чудовищной какофонией… Теперь, разделим тот звук выстрела на фазы — сколько длится звук последнего? Одна секунда? Значит делим на три — 0.333 мс, примерно.
Первая фаза — курок Смит & Вессона, модели 4506 спустился, а знал я это точно, даже на тёмной площади, на которую и луна не желала светить, так как чётко услышал его звук.
От вспыхнувшего пороха, с последующим с дула дымом, в ушах начало шипеть. Затвор со скрежетом двинулся, так же громко, как стучащие колёса по старинным рельсам парового локомотива; грубо соскрёбывая по пути ржавчину у затворной рамы. Щёлкнула также у указательного пальца Винсента проксимальный межфаланговый сустав, спустивший курок. Веки его рефлекторно хлопнулись, как многотонные ворота бункера. Отдача полуавтоматического пистолета, совершивший выстрел в пару метрах от меня почувствовалась чётче, чем как у предмета с весом 1148 граммов, и скорее как упавший невзначай линкор "Ямато" на бетонный порт. Экстрактор всеми стальными силами удерживает новорождённую гильзу, пока не передаст в руки эжектора, чтобы тот, в свою очередь, выплюнул его и с протяжными грохотами, созвучные с ударами в церковный колокол в обратном порядке, уронит на пыльный пол.
Эспаньолка на лице чувствовалась, скорее слышалась, как пшеничное поле с порывистом ветром, а слабые движения пирсингов кажутся проткнутыми бурами, сверлящие землю, чего я не ощущал ранее. Звуковая волна хлестнула по шлицам, словно наполнившийся ветром паруса, так же волнительно. В сосудах моего лица, а после и во всех телах в окрестности, послышалось журчание жидкостей текущие по всему организму, и некоторые даже летят в воздухе, но вскоре капнут, с шлепком, как в "Дитя погоды".
Вторая и третья фаза — все четыре ножки пластикового стула-моноблока чуть не согнулись под нахлынувшим весом Клайфа, кто на склоне жизни, издав пронзительный звук, будто сам Нерон сыграл на скрипке, пока я горел от агоний и раздражения. От стороны лица "Кэндимена" послышались крики в 10 октав, пищания бойни и стоны кровопролития лейкоцитов. У гланд били тревогу.
Гром от "Карронады", как зовёт его хозяин, понёсся по бетонному джунгли, ощупав каждый дюйм и наконец дойдя до его несомненных слушателей, подзывая к их окошкам, взглянуть на "третью «Циркус Максимус»"1 да начать бубнёж, торжище обсуждений. Как не услышал стонов и затяжных зевков вскочивших, так исполняют флуоресцентные лампы свои монотонные гудения, прерванные мириадами суровых топтаний. Тысяча неисправных ворот бункера пялились на нас, со сконфуженными очами, будто мы громче их баловней глазами, долбящими прямо в чуткие уши летучей мыши, кому не спится, не покоиться.
Неспроста этот насыщенный тусклостью гетто называется "гудящим ульем", ибо так оно и есть. За стеной, от стены пробрались ко мне унылые оханья да аханья ночных бабочек, лютые гомерические хохоты невежд и невнятные бульканья. За второй стеной, от стены, послышались испущенные крики одного на другого, страсти ярости, исступления вызывающие горечь, но хлопнулась дверь, как тот ласк с кем-то, с битьём битых кафелей, что как прижму уши, так станет хуже. За третьей стеной оглушительный звонок механического будильника, со ржавчинами на анкерной шестерне; а за четвёртой стеной звуки прокручивания.
Ухо Тяньтань Будды слегка окислилось, а с последней к нему ступени покатился частица камня, освободившись, и со стуками о своих собратьев сыграв мелодию покатился. Но барабаны мои; перегородки, которых неумолимо желаю лопнуть, исполняли тантрум лише.
Шум, что не спешит походить на белого, рос как бамбук за ночь, словно непрерывные эха разносились по катакомбам, но в отличии от него, черепа болтали, хихикали, вопили, а половина храпели в унисон, состязаясь с бактериями, что рывками скользят Бог знает куда да зачем, — прямо как Клайф Баркер, скрежещущие визги которого приглушал какой-то младенец в по той стороне света. Правдивые и лживые диалоги про любовь, счастье, отчаяние и горькость переплетались в один спагетти, приготовленная из разных сортов пшеницы, но фрикаделькой, что уловила внимание и пронзили мои уши был один разговор коллег: о том, как зародились мои наушники, ибо о более глупой творении я не слыхал — компания называется Бюро "Злые Пакости™" Инкорпорейтед Студиос, что побаловало меня посмеяться не в себя, не поскромничав болью в ушах; что имеет полную власть над свойствами чего-либо, как третье лицо, — так и случилось в прошлую ночь. В таком заведении ожидаешь услышать сущий ад, суматоха стимпанка, Мумбай, который сейчас в моём левом ухе, но реальность же, к удивлению, слегка успокаивает. Всё, что я слышал от этого бюро, это клацанья пару минут клавиш, а после ободряющее слово "Готово!". Текста же, при их диктовании, звучат полными разочарований, ибо суть фантастической истории, что они только строчат, либо банальна, либо ужасна, либо в конце будет плохо реализована — за что стоит винить "редактора", придающий любому фуфлу божественный вид, словно пекарь или тот же музыкант. Детали неясны, но услышал я одно, таким же образом были произведены мои наушники.
Но, дьявол кроется в деталях, ибо дело в строении примечательного головного убора, — словно Будда, в "Рагнарёке", подкрепляет борцов своей расы; ибо не в силах мой разум, смертный, улавливать и дольку сути каждой донесённой мне вести, и вовсе разделить один звук, от эонов прочих. И вот, шагаю на одну ступень выше, снова, как и было заложено в свойстве моих наушников. Разум, ныне как Кощей, построил уютную комнату, с кофейным столиком и два кожаных дивана, сидящих напротив друг друга, где я переварю каждую мысль, как психолог с его пациентами.
Сперва, образы плавились как в лихорадочных снах, но как уши приточились, и образы начали сесть точнее. У кресла вдруг явился какой-то азиат в тусклой рубашке, с короткой стрижкой и мутным лицом. Голос, что говорит на мандарине, менял тон от женского до мужского, от детского до старческого, меняя в том числе тему разговора с, также внезапно появившимся, ртом на моём лбу. Последним, о чём налобный рот и Мухаммед Джеймс Ван, китаец, сидящим напротив меня, обсуждали был собеседование с приёмом на работу. "Сколько вам лет?", "Мне 28", "У вас есть мобильный телефон?", "Имеется", "Какую зарплату вы ожидаете?", "12 тысяч долларов в год", "У вас есть счёт в банке?", "Нет". Телефон был в его правом кармане, что означает он правша. В некоторых моментах пролетали и фразы на Хинди, но пока я их успел заметить, образ расплылся.
В попытках распознать хоть единицу человеческой мысли в тарабарщине передо мной, я заметил как уже с начала моего прибытия здесь замедлилось моё дыхание, сердечный ритм, как упало моё кровяное давление и чувствую, что так оно продолжится до конца. Настенные часы висели на стене лишь когда я вспоминал о них, а стрелки указывали куда-либо лишь тогда, когда я вспоминал сколько сейчас времени. Вдруг, посмотрев на существо, что сидит у дивана напротив меня, чашка с ещё горячим кофе превратилось в хрустальную чашу вина, а тело моё не отзывалось и не прекращало дрожать. Глаза существа смотрели вдоль правой стены, в бесконечно тянущее пространство, что не имеет цвета — прямо то, что видит зрячий человек, например, правым глазом, если он его закроет. Персона не замечала меня, а заговорить первым я не решался. Персона начала прислушиваться к тому пространству, как и начал я. "…Я въ курсе об обществе, что ловитъ странностей, что я отправляю, конечно, ибо я и сотворилъ сие, но солнце взойдётъ съ запада когда те, кто ихъ защищали падутъ, а чуждые станутъ вестью всемъ, и если осознаютъ чье эти творения, но не искупятся и не покаются въ грехахъ, а съ падениемъ хранителей, пастъ и лестница въ Рай". Существо взглянуло на меня.
Снова анклава. На сцене лежит Клайф с окровавленной щекой и корчащимся от боли мордой, Винсент со стволом, из дула которого медленно исходит дым.